ЕРО не пройдет

Наконец-то свершилось! Сотрудники российского антидопингового центра (РАЦ) приступили к тестированию эритропоэтина. Того самого злосчастного ЕРО, который стал причиной целой череды вселенских скандалов на Играх в Солт-Лейк-Сити. Одно упоминание об этом препарате вызывает у спортивных чиновников чувство, похожее на приступ зубной боли. Долгое время наша антидопинговая служба плелась в хвосте. Не было ни соответствующей аппаратуры, ни реактивов. Но когда Госкомспорт, поднатужившись, выделил на это дело 600 тысяч долларов, а три наших специалиста прошли необходимую стажировку во Франции, стало очевидно, что отныне и мы сможем бороться с последними ноу-хау черной фармакологии на самом продвинутом уровне. О светлых и темных пятнах этой борьбы мы попросили рассказать директора РАЦ Виталия СЕМЕНОВА.

– Виталий Александрович, можно ли считать, что по ЕРО в ближайшее время будет нанесен сокрушительный удар?

 – Сразу хочу подчеркнуть: ЕРО – отнюдь не новый препарат, как многие думают. О нем давно уже известно в тех видах спорта, где во главу угла ставится выносливость человека. Впервые об ЕРО заговорили еще в 1988 году на Олимпиаде в Калгари. Тогда же председатель медицинской комиссии МОК принц Александр Де Мерод попросил разработчиков препарата выступить с публичным докладом и рассказать, что нас теперь ждет.

– Ничего хорошего?

– Мы были ошеломлены грядущими перспективами, поскольку отчетливо понимали, что традиционным методам тестирования вынесен приговор. Обнаружить с их помощью ЕРО будет крайне сложно. К тому же ЕРО содержал реальную угрозу жизни спортсменов – его применение вызывает загустение крови. Насколько это страшно, объяснять, по-моему, не надо. Вот почему сразу же возникло предложение об углеродной метке препарата еще на стадии производства.

– А что это давало?

– Такая метка облегчала выявление ЕРО в организме спортсмена. В эту программу нужно было вложить порядка 400 миллионов долларов, но Хуан Антонио Самаранч, тогдашний глава МОК, на такие траты пойти не отважился.

– Известно, что Самаранч вообще весьма терпимо относился и даже предлагал сократить существенно список запрещенных препаратов?

– Самаранч считал, что тотальный допинг-контроль только помешает олимпийскому движения и отпугнет профессионалов. Самаранча неоднократно критиковали за такой подход. Громкий скандал, разразившийся во время велогонки «Тур де Франс-98», когда у многих участников были обнаружены ампулы с допингом, а одна из команд дисквалифицирована в полном составе, подтолкнул МОК к созданию Всемирного антидопингового агентства – ВАДА.

– Название это часто мелькало в скандальной хронике из Солт-Лейк-Сити, правда, не совсем понятно, чем ВАДА занимается конкретно?

– Она отвечает за тестирование ведущих спортсменов в период между Олимпиадами. А финансируется из бюджета МОК.

– Когда Международная федерация плавания первой из всех федераций узаконила кровяные тесты и организовала тотальный допинг-контроль на своих соревнованиях, многих удивила столь оперативная ее реакция на жесткую антидопинговую политику, провозглашенную Жаком Роге. Обычно федерации не очень-то торопятся брать под козырек – выдерживают марку. И вдруг такая шустрость, что создается впечатление – не кратковременная ли это кампания. Пошумят-погремят, а потом все стихнет до следующей Олимпиады?

– Нет, это логичный этап развития допинг-контроля. Думаю, борьба с ним будет только нарастать. Это заслуга Роге, и это хорошо. Я лично против «амнистии» запрещенных препаратов. Ведь начинается всегда с малого. Стоит разрешить марихуану и многие судьбы будут разрушены. Как, кстати, случилось с Диего Марадоной.

– А наши спортсмены грешат наркотиками?

– Иногда случается. Та же марихуана считается довольно распространенной в игровых видах, в единоборствах.

– А насколько информированы в допинге наши спортивные врачи? Сегодня атлет может принять какой-нибудь внешне безобидный препарат, а завтра его дисквалифицируют, обнаружив у него, скажем, нандролон.

– Проблема даже не в информированности врачей, а в медицинских стандартах. Один и тот же препарат, произведенный, допустим, в Польше или в России, может иметь разный состав. На этом, кстати, погорели наши гимнастки Алина Кабаева и Ирина Чащина. Они приняли лекарство, смягчающее предменструальный синдром, произведенное в России. Проблемы возникали и у наших синхронисток. Одна из них была на два месяца отстранена от соревнований, хотя вины ее не было. Она пользовалась средством для похудания, в котором, как выяснилось, содержались запрещенные вещества.

– Выходит, прежде чем что-либо прописать спортсмену, врач команды предварительно должен проконсультироваться с вами?

– Именно так. Тем более что вокруг полным-полно поддельных лекарств. Поэтому каждый применяемый в той или иной команде препарат обязательно должен иметь сертификат нашего центра. Правда, таковой сертификат мы выдаем только на год, поскольку фирмы часто убирают из своей продукции запрещенные вещества, а затем опять их используют.

– А как обстоят дела с биологическими добавками, столь популярными сегодня у спортсменов?

– Впервые мы столкнулись с этой проблемой еще в 1980 году. Мы тогда закупили в Японии лекарство под названием «Инозея», восстановительное средство для сердечной мышцы. А вскоре в допинг-пробах спортсменов стал попадаться запрещенный феномин. Мы не сразу и сообразили, откуда он взялся… Фактически государство не контролирует состав биодобавок. К примеру, антидопинговая лаборатория в Кельне потратила около 150 тысяч долларов, лишь бы определить, что можно рекомендовать спортсменам, а что – нет. Выяснилось, что около 100 из 634 проверенных добавок содержали анаболические стероиды: нандролон, тестостерон и т.д. Хотя в аннотациях к препаратам не было ни слова о наличии запрещенных веществ.

– Как выглядит антидопинговая программа в российском спорте?

– Каждая федерация представляет свой план допинг-контроля на год, составленный с учетом календаря соревнований. Причем тестирование предусматривается не только на конкретных турнирах, но и между ними, что гораздо эффективнее.

– Национальный Олимпийский комитет Норвегии выступил с предложением еще больше ужесточить борьбу с допингом. Как вы относитесь к этой инициативе?

– Не очень в нее верю. На сегодняшний день у ВАДА бывает много ошибок на начальном этапе. Чтобы их избежать, лучше всего использовать систему взаимного контроля между странами. Такая система была налажена между СССР и США сразу после Олимпийских игр в Сеуле, когда спортивную, да не только спортивную, общественность потряс скандал с канадским спринтером Бэном Джонсоном. Чтобы предотвратить расползание допинга в считанные дни, наш Госкомспорт и НОК США договорились о взаимном тестировании. Скажем, звонят нам американцы и сообщают, что желают протестировать наших лыжников. Нет вопросов – они приезжали сюда, мы вместе обследовали спортсменов и готовили совместное заключение. Затем уже наши специалисты отправлялись в Штаты и там работали с теми спортсменами, которые интересовали нас. По итогам года отчет о проделанной работе отсылался в МОК и там анализировался. Сами спортсмены, между прочим, говорили, что та совместная система была наиболее эффективной из всех, когда-либо придуманных.

– В том-то и дело, что – была.

– Увы, к началу 90-х годов наше сотрудничество с Америкой подошло к концу. Трудные настали времена: у нас уже не было денег на оборудование, реактивы, до минимума сократилось количество анализов.

– Понятно, что с тех пор мы несколько поотстали. А какие страны являются сегодня, так сказать, наиболее продвинутыми в области допинг-контроля?

– Видимо, вы имеете в виду не весь допинг-контроль, как таковой, а именно обнаруженный ЕРО?

– Хорошо, пусть так.

– Здесь явных лидеров трое: США, Англия и Германия. Они шагнули пока дальше остальных стран. Правда, хочу заметить, что львиную долю фундаментальных исследований там оплачивает непосредственно государство. Согласитесь, миллион долларов бюджетной дотации – это неплохо. Нам о таком щедром финансировании приходилось только мечтать долгие годы...

Беседу вел Олег МИХАЙЛОВ